Рецензия на книгу «Стриптиз на 115-й дороге» Вадима Месяца

Обманчивым было бы думать, что автор сибарит, жизнелюб и весельчак. Этот глаз, эта память подмечают и крепко держат и то, что держать внутри себя опасно - настоящие трагедии; тогда текст превращается в невероятие почти шаламовское, граничащее с гротеском театра Арто. Таков совершенно потрясающий рассказ про ночное освобождение

Наброски, этюды - необходимый материал, из которого потом художник создает картину. Однако часто бывает так, что этюд становится законченным произведением, а набросок-воспоминание - цельным и крупным сюжетом, стиснутой пружиной, что распрямляется в сознании читателя, трансформируясь в некую огромность - жизни, судьбы, пути.

Именно так работает Вадим Месяц. Это, на самом деле, настоящее искусство - так вспомнить, рассмотреть, удивиться, поймать" жизнь в фокус, в "сачок" осознания и любования, а бывает, и отчаяния, - что ты, проживая в этих рассказах эти жизни (одну эту жизнь, ибо из кирпичей биографии складывается она и крепится цементом невозвратных реалий - любви, верности, смеха и слез, горечи разлуки!), становишься невольным свидетелем и даже участником этих драм и радостей. "Свидетельствую, ибо истинно!" Истинность, подлинность рассказов Вадима Месяца не подлежит сомнению. Если хотите, это своеобразный аутентичный портрет времени - автором реально прожитого и им зафиксированного в крепкой, ладно сшитой и музыкально услышанной прозе.

Рассыпанные бусы событий. Запоздалая жалость к старому спиннингу - валяется в кладовке, а может, это совсем не тот, на который поймал герой первую свою американскую рыбу. Первая любовь - перед героем из тумана времен выступают две девчонки: гордая Иветта и доступная, опытная Лора Комиссарова - и запомнишь на всю жизнь, что насильно мил не будешь. У всякого была и первая рыба, и первая девушка, и первое большое горе! Жизнь вообще впервые - у каждого. Впервые, и больше никогда. Если она уходит, то уходит навек.

Да, рыбалка, музыка и девушки - все мужские наслажденья видел и счастливо испытал герой, и ты, читатель, искренне радуешься за него, потому что все время отождествляешь героя с автором. Более того: даже безоглядно веришь во все, о чем написано в этих рассказах. Но тут важно опомниться. И понять, что перед нами не просто дневниково записанная биография (иначе эта проза была бы неоспоримо документальной), а настоящее искусство - такое, где автор материалом вольно избирает себя, но не отбирает у себя право на вымысел.

Просто вымысел этот, совсем по Хемингуэю, так превосходно порою сделан, что ему безоговорочно веришь, не проверяя никаким лакмусом.

А узнаваемость жестов, голосов, интонаций, событий, в особенности для тех, кто, ровесник той эпохи, свободно плавал в ее горячих волнах, лишь подчеркивает принадлежность героя к определенному времени, - ибо эта книга о времени. "Время - главный враг", - утверждал один старый поэт, друг Евтушенко и духовный наследник Боратынского и Некрасова; поэта нет на свете, время забрало и его, как и всех нас заберет в свой черед, - так вот, эта книга - о времени и его преодолении. О любви к нему.

Но оно здесь предстает перед нами не как враг - как друг и покровитель, как царь, открывающий перед замершим от восхищения мальчишкой громадный сундук с драгоценностями. Автор, одно за другим, медленно вынимает из этого сундука самые дорогие сокровища. И раскладывает перед нами. Однако тексты эти, удивительно эстетичные и гармоничные, искрометные и лиричные, плотно-живые и полные эмоциями, как кувшин - вином, напрочь лишены пафоса и ложной красивости. Особенно Вадиму Месяцу удаются диалоги - они живые, подвижные, концентрированные, с внутренним вектором, смысловые, и смыслы эти, отражающие общую образность рассказа, часто раскрываются лишь по его прочтении и обдумывании:

"— Татуировки? — переспросил я, глядя в его небольшие круглые глаза. — Ты хочешь показать мне свои татуировки?

Он разочарованно махнул и обратился в глубину прокуренного зала:

— Он решил, что я ношу татуировки... Подумать только... Я, — он сделал акцент на этом слове, — не ношу татуировки. Если бы я носил татуировки, то ко мне сейчас выстроилась бы очередь.

Он повернулся ко мне и предложил сесть рядом.

Я повиновался: других свободных мест в баре не было.

— Ты, видимо, никого не любишь, — вынес Энди внезапный приговор. — А может быть, вообще никого никогда не любил.

Мне было неохота с ним спорить.

— Когда-нибудь я сделаю на этой груди портрет самой красивой женщины на свете. Самой красивой. Понимаешь?" ("Дорога к Сильвии").

Вадим Месяц может нарисовать портрет героя одним штрихом, будто обвести свободным углем или цветным мелком: "Внешне он был похож на Троцкого. Лейба помог мне с переездом, когда у меня не было ни машины, ни денег." ("Шинель для Лейбы").

Обманчивым было бы думать, что автор сибарит, жизнелюб и весельчак. Этот глаз, эта память подмечают и крепко держат и то, что держать внутри себя опасно - настоящие трагедии; тогда текст превращается в невероятие почти шаламовское, граничащее с гротеском театра Арто. Таков совершенно потрясающий рассказ про ночное освобождение кошек, собак и крыс из жуткого плена медицинских опытов. Герой и героиня, девочка с черным от поедания черемухи и вара ртом, вызволяют несчастных котов и собак из тюрьмы мединститута, где их ждут мучительные над ними опыты, а кого-то - и мучительная смерть. Вот она, свобода! Все живое ее жаждет: "Теперь до конца жизни нам придется отпускать наружу все, что только сможем, подумал я. Возникает пагубная страсть. Всех: графа Монте-Кристо, Альенде, Саддама Хусейна, Ходорковского...

Некоторые животные невероятным образом передвигались по полю в своих клетках. Увешанные медицинскими трубочками, капсулами, они празднично звенели во тьме, словно бубенчики. Ворота стадиона были заперты, и никто из них не мог покинуть пределов центрифуги. Мы стояли с Эмкой посередине этого коловращения, не решаясь открыть ворота, не умея еще поцеловаться. Мы уже поцеловались так, как никому не снилось." ("Борман и Мюллер").

Сочетание суровости, юмора, словесной грации, чувства трагизма жизни (а ведь Бетховен сказал когда-то: "Что такое жизнь? Трагедия. Ура!") и чувства ее праздничной радости - вот признаки, приметы стиля Вадима Месяца, и этот стиль сразу берет в плен - и надолго. Это та простота чистого реализма, что стоит любой безудержной фантазии и манящей мистики. В рассказах Месяца ощутима довлатовская школа, но, кроме того, если уж говорить о корнях этой прозы, тут слышатся отголоски Паустовского и Булгакова, Зощенко и Аверченко, Шукшина и Нагибина. Я нарочно перечисляю сейчас громкие и контрастные имена, но их все объединяет одно: неистовая и радостная любовь к жизни. Ко всему сущему.

Месяц скупо и точно изображает природу: вот океан, песок, крабы, незнакомые южные звезды; аромат иной земли щекочет ноздри, но автор опять удачно избегает экзотических красивостей, не теряя пронзительной ноты красоты земли:

"Лег на песок у пирса, слушая крики детей, и с нарастающим недоумением уставился в ночное небо. Оно было чужим и непонятным, густонаселенным и ярким. Единственное,

чем оно было похоже на наше, это то, что на нем тоже сияли звезды." (Южный Крест").

Один из самых лирических рассказов сборника, "Ха-Яркон", достойно завершает книгу: это рассказ-разговор, тихий, интимный, печальный, как печальны все наши мысли и прошедшем; герой мысленно беседует с женщиной, что вспыхнула в его судьбе на краткий миг, а в памяти миг этот остался ярко горящей занозой на много лет: как принято говорить, "на всю оставшуюся жизнь". Но это рассказ не только о мужчине и женщине. Это рассказ о жизни и смерти, конечно же, и они на самом деле и являются вечной - и основной - темой искусства. Художник прикасается к этой теме всегда, всюду, в любом произведении, будь то мощная симфония или маленький, прозрачный, как обточенный морем сердолик, рассказ. О жизни и смерти вся эта теплая, человечная, настежь открытая книга. И горло перехватывает от последнего абзаца, где горит в парке веселый огонь:

"К променаду примыкает парк. Люди сжигают в нем старую мебель. Поют у костров. Праздник? Жертвоприношение? Я вижу в происходящем что-то родственное. Знаю, что у этих людей на уме. Действительно, как можно относиться к жизни серьезно?" ("Ха-Яркон").

И верно, как? Она ведь все равно конечна. Тем жарче и безусловнее ее любишь.

...Когда закрываешь книгу, понимаешь: автор - владелец роскошной, богатой жизни; богатой событиями, приключениями, странами, дорогами, людьми, любовью. И ему дано счастье - виртуозно перелить все эти богатства в простые рассказы. Лейтмотив сборника - доверие. Вадим Месяц доверил нам себя. У книги этой будут поклонники, будут читатели. И почитатели. Ибо автор идет к людям с любовью - и любовь в ответ и получит.

Автор рецензии: Елена Крюкова