Александр Муленко: Когда шумит в голове

Глава первая

Пардубице. Железнодорожный вокзал. По центру дворца в два ряда расставлены длинные дубовые скамейки. Надёжные, крепкие. Сто лет им, не менее. Когда-то здесь разрешали полежать и даже выспаться; в послевоенные, скажем, сороковые, пятидесятые годы: была ж разруха, большая миграция, бедность. Возможно, что и сегодня у кого-то из ночных посетителей не хватает денег для покоя в ночлежках, и так же, как я, они ютятся здесь — вот на этих морёных скамейках. Иные люди срочно куда-то держат путь, — ночами тоже бывает транспорт. Спросонок нерасторопные странники могут опоздать на свой автобус или железнодорожный экспресс. Поэтому дежурные полицейские при обходе время от времени расталкивают уснувших и выясняют их цели. Мой долговязый сосед попадает «на карандаш». Голова у верзилы запрокинута на спинку скамейки, как на подушку, ноги вытянуты вперёд, из старой летней разбитой его обувки торчат скомканные носки. Сквозь дырку в них светятся голые пальцы, ногти нестрижены, грибковаты, сам он небрит. Человек свистяще похрапывает в потолок, и после пробуждения не сразу соображает, чего от него хотят защитники вокзала. Потом предъявляет им какие-то бумажки, называется, и, едва служивые отходят, как перочинный ножик, сгибается и тут же засыпает обратно, уткнувшись лицом в свои колени — завидная гибкость и крепкие нервы.

«Синдром пилигрима» — больные ноги. Я только что разложил на скамейке все свои лекарства и в преддверие скорого дня обрабатываю пяточные раны смягчающим кремом. Помимо, для растираний «вдогонку», есть у меня «Лошадиный гель» чешского производства. В его составе — чилийский перец и конопля. С этим гелем я массирую колени. Моим уставшим ногам становится немного теплее и легче. И напоследок принимаю таблетки. Они вредны для кишечника, опасны для изношенных почек, но без них я — окаменелость, еле подвижная старая черепаха. До резервации, где я буду жить, дорога несколько километров.

Рюкзак — обуза. Левое плечо у меня круче правого. При ходьбе оно перегружено. Шлея врезается до боли. Надрывно колотится сердце. Нести поклажу мне неудобно. Бывает трудно даже вздохнуть. Тогда левую лямку рюкзака я приспускаю с плеча до локтя и несу свою ношу, искривляясь вправо, надуваясь терпением под завязку. Теперь уже недужит с другого края. Если попутно встречаются пустые лавочки, то отдыхаю на них, закрыв глаза, пока боли за грудиной не отойдут. Утренний воздух приятен. Он ещё не насыщен выхлопными газами машин. Пахнет остриженной травой. Неподалёку река. На небе ни облачка. Днём будет жарко.

На одной из лавочек около детской площадки я, сидя, засыпаю, обнявши рюкзак, положив подбородок на свои опорные клюшки. «Пане, вы живой?». Ко мне осторожно прикасается пожилая женщина и просит: «Добавьте мне двадцать крон». Куда ни приеду, первыми появляются бедные, чтобы проверить доброту. Я вроде бы непохожий на состоятельного мужчину — такой же помятый, одинокий, слабый, как и она, тоже преданный своим равнодушным государством и преуспевающими в нём, здоровыми людьми. Я — липкий от пота странник, обречённый на нищету. «Простите, пан», — извиняется женщина, принимая моё молчание за отказ. «Нет-нет, я бываю великодушным. Это вы меня простите». И достаю двадцать крон. Рядом пружинистые коняшки, деревянные горки. Ещё не проснулась звонкоголосая ребятня. Но уже косятся в мою сторону люди, выгуливающие собак, угадывая во мне чужого несвойского человека. От этой детской площадки до общежития, где я надеюсь проживать во время турнира, последний бросок.

Когда в голове шумит, то и с памятью плохо. Возможно, что её ослабление вторично, как следствие этой шумовой оккупации мозга. Или тревожат старые травмы? А как же? Бывало, били по голове, неоднократно. Или это болезненное сужение кровеносных сосудов, скажем, от повышенной концентрации сахара в крови? А может быть от недостатка кислорода? Только не это. Его-то пока хватает, не задыхаюсь. Как ни гадай, а в итоге — изношенность организма. И вечный вселенский холод не за горами. Но, случается, что внутренние шумы отпадают, как на плахе. В этот момент все мешающие звуки мгновенно отдаляются, становятся страшно. Явление этой тревожной тишины есть предчувствие скорой утраты или осознание непоправимой ошибки.

На третий день по приезду в Пардубице я вспоминаю, что на вокзале, где в ожидание рассвета лечил свои ноги, оставил диклофенак. От моих угловатых движений новая ещё запакованная коробочка с таблетками упала на пол. Я собрался, было, тут же её поднять, да моё внимание отвлекли полицейские, проверяющие соседа. Вот и забыл о главном. Такое со мною бывает часто. Если не принимать диклофенак, то через день будет трудно уснуть, я это знаю, а ещё через два или три дня нормального сна уже не будет вообще, и дорога в полтора километра от общежития до спортивной арены, где проходит турнир, станет труднопреодолимой. Но не только во время ходьбы, боли будут преследовать в любом положении тела: сидя ли за столом в турнирном зале, лёжа ли на кровати, даже во время плаванья в бассейне, хотя вода, конечно, панацея для человека с моими болячками. Я проверяю карманы. К чему бы мне их напрасно проверять? Осталось всего четыре таблетки на четыре недели. Целый год я бредил этими шахматными турнирами, выполняя нелюбимый государственный долг — свою работу в неволе, в досужее время пытался даже анализировать важные партии и тщательно подбирал для аптечки лекарства для выживания на чужбине, и вот тебе на — простая рассеянность и запоздалая прозорливость. Всё в округе, даже то, что недавно ещё раздражало, стало неважным.

Итак, четыре таблетки. Такое уже бывало. Однажды я остался без диклофенака, здесь же, в Пардубицах, несколько лет назад, и хорошо усвоил, что чешские аналоги этого лекарства слабы. Я обошёл тогда много аптек, купил несколько препаратов, не помогало. И вот, опять выбираю сегодня стратегию выживания на ближайшее время. Как же она ненадёжна… До окончания турнира ещё пять дней. Четыре последние таблетки позволяют, как будто, комфортно дожить и доиграть. Но я почти целый год планировал раствориться в шахматах не на короткое время, а на два месяца жизни и не вспоминать со страхом свою ненавистную работу. Что же теперь? Подаваться в Россию, чтобы купить таблетки от болей и потом вернуться обратно? Дороговато. Но дело даже не в нелепой растрате денег. Для больших челночных перемещений так мало сил, во время езды так много боли. Мне кажется, если я буду принимать по полтаблетки через сутки на ночь и активнее растираться мазями днём, то возможно ещё какое-то время продержусь в ущерб спортивному результату. Но мази малоэффективны. Где-то далёко, дома, мои соседи и близкие думают, что я отдыхаю, а я лежу, придавленный крестом, и измеряю в аптекарских миллиграммах свои возможности для творчества. Ах, да!.. У меня в аптечке есть одна упаковка цитромона. Для обезболивания суставов он не годиться, но всё-таки аспирин. Так мало…

Глава вторая

Вперемежку с дождями летняя жара в Чешских Пардубицах взрастила много грибов. В посадках светились сыроежки и шампиньоны. Но расторопные жители их быстро собрали, и к вечеру около реки на поляне между аквапарком и городом остались мухоморы. Есть много лекарств, столетиями используемых народными знахарями и напрочь отвергаемых официальной медициной. Одно из них – настойка из мухомора. Применение этого в некотором роде экзотического средства давным-давно практиковалось и чукчами, и якутами, и эвенками, а мордва и марийцы даже ели мухоморы, называя их пищей богов. Однако у европейцев мухомор до сих пор считается смертельно ядовитым грибом, поэтому его боятся, им пугают детей. А некоторые туристы, завидев симпатичный гриб с красной шляпкой, украшенной белым крапом, непременно его топчут ногами.

Я знаю, что с лечебной целью используется настойка из красного мухомора. Свое название гриб получил за то, что с его помощью травят мух и других надоедливых насекомых. Собирают в лесу грибы, отделяют от ножек шляпки, разламывают их на кусочки и кладут в молоко либо в воду. Насекомые, испив такое угощение, засыпают и тонут. Для травли мух подойдут любые по возрасту грибы, даже старые и червивые. А вот если нужна настойка из мухомора на спирту, применение которой планируется для человека, собирать необходимо только свежие грибы, без малейших изъянов в виде гнили. Настойка из красного мухомора помогает при многих заболеваниях. Её используют при болях не только в суставах конечностей, но и в позвоночнике. Это лекарство для компрессов и растираний. Процесс его применения очень прост. Нужно смочить тампон и плавными, без большого нажима движениями втирать настойку в больное место.

Когда я был сильным человеком, то занимался альпинизмом. Мои инструкторы уделяли много внимания подручной анестезии, и в памяти у меня воскрес рецепт приготовления мази из новокаина и вазелина. Её альпинисты хранили в плотно закрытой таре, чаще стеклянной. Такая растирка спасала в походах, если у спортсменов случались растяжения мышц или ушибы. Вечером, в сети Интернет, я нахожу дополнительную информацию о том, что перемолотые мухоморы вполне заменяют новокаин. Их, пишут люди, можно перемешать со сметаной. И я решаю пошаманить, не поедая пока дефицитные таблетки диклофенака. Подножные мухоморы в Пардубицах оказались уместными. Славный гриб, замечательный гриб.

Четыре дня я проживаю один в комнатушке на двоих. Другая кровать свободная и аккуратно заправленная. Ко мне имеют право в любое время подселить человека, но пока я хозяйничаю без оглядки на посторонних. Раздеваюсь почти до гола и в таком непрезентабельном виде, никого не стесняясь, делаю одновременно несколько бытовых дел: приготавливаю пищу и панацею из ядовитых грибов. Кухонька находится в коридоре почти напротив моей каморки. Дверь в жилище открыта настежь. Из неё я вижу, как на электрической плитке в кастрюльке закипает вода, на сковородке тушатся овощи, время от времени я выхожу в коридор и перемешиваю своё варево ложкой. Потом возвращаюсь в конурку и аккуратно шинкую мухоморы, плотно укладывая их в стеклянную банку. На моём столе красуется большая бутылка с водкой. Сметаны в продаже я не нашёл, но купил майонез, полагая, что он не хуже. Я приготавливаю спасительные мази впрок по обоим рецептам.

На шахматный фестиваль в Пардубице приезжают люди из разных стран. Любители, мастера и гроссмейстеры более десяти дней сражаются в нескольких турнирах, в разные игры. На этом празднике очень много детей и подростков. Большинство из них развлекается на государственные деньги, лишений они не знают и наслаждаются счастьем в полную меру. В свободное от шахматных занятий время жизнерадостные ребятки затевают шумную чехарду, тузят друг друга, смеются, играют в мяч, и надобно их опасаться, чтобы случайно не толканули при встрече. Более часа стайка акселератов испытывала на прочность плиты перекрытий и перегородки нашей обители: свистела, кричала, топала, носилась вперегонки со сквозняками по всем этажам. И, вот, — затишье. Приспустив на нос очки, я, как настоящий знахарь-алхимик, сосредотачиваюсь на самом главном — начинаю перемешивать с майонезом своё ядовитое оливье. В комнате появляется специфический запах, которым насекомые пленяются перед смертью.

— Дяденька, — слышу.

В дверном проёме стоит девица в синем комбинезоне, не по-летнему строго затянутая в убранство.

— У вас на кухоньке закипела вода в кастрюле, давайте я кину в неё грибы.

— Это не грибы, это — мухоморы, — объясняю я.

— Знаю, что мухоморы, — соглашается гостья.

— Они мне нужны сырыми, а не варёными.

— Вы, наверное, берсеркер?

— А кто такой берсеркер? – осторожно спрашиваю я.

«Надо бы подняться со стула, — думаю про себя, — и натянуть на свои волосатые ноги для приличия брюки».

— Берсеркер — это скандинавский воин, перед битвой приводящий себя в ярость. Он обильно питается мухоморами и никогда не чувствует боли во время сражений.

«Её необходимо прогнать, а не точить с нею лясы».

— Помимо мухоморов, — продолжает девица, — в состав любого приворотного зелья берсеркеры добавляют перетёртую берёзовую чагу и листья зрелой конопли. У вас есть в наличии такая чага и конопля?

«Определённо. Передо мною — злая колдунья. Одеваться не буду».

Я отрываюсь от банки и снимаю с потного носа очки, чтобы повнимательнее разглядеть непрошенную гостью. По-русски она говорит без акцента. От роду пятнадцать-шестнадцать лет. То ли татарка, то ли башкирка, то ли казашка, чернявая, глаза раскосые, узкие — дитё Востока. Но не нагло, а скорее растеряно смотрит она в мою душу.

— Так что, ты там говоришь, уже кипит моя кастрюля?

— Я убавила электричество и выключила овощи, чтобы не пригорели.

— Это ты правильно сделала.

— Давайте мне что-нибудь ещё, чтобы добавить на сковородку? Я приготовлю вам пищу.

— Не надобно ничего мне готовить. Вот я сейчас оденусь и всё сделаю сам. Я, ведь, тоже опытный и старый колдун дальнего следования, по-русски — бичуган, а не берсеркер.

— Мне будет не трудно вам помочь.

— Давай-ка по существу. Немного поближе к теме. Чего ты хочешь? — спрашиваю я напрямую. И настораживаюсь: «Может быть, какая-нибудь новая разводка? Я двадцать лет живу без газет, без телевизора и не знаю последних криминальных историй. Вдруг, сейчас поднимется крик, следом появятся бандиты и займутся вымогательством денег?». В голову мне лезет всякая ерунда.

— Можно я у вас переночую? — спрашивает девица.

«Вот, вот! Начинается». Я прислушиваюсь. В коридорчике — тихо.

— Ты знаешь, девочка, сколько мне от роду лет?

— Я вас знаю давно, я буду спать у вас, не раздеваясь.

— А что произошло?

И выясняется, что руководитель их команды начал домогаться от этой девчонки любви, и она от него сбежала искать убежище у меня — у «берсеркера», сидящего в помятом нижнем белье, нестиранном две недели.

— Но почему именно я должен решать твои проблемы?

— Несколько лет назад вы надрали уши взрослому пацану за то, что он оскорбил старого человека.

Припоминаю. Сегодня этот детина поднялся до определённых спортивных высот. Он — гроссмейстер. Узнавая меня при встрече, глаз не отводит, здоровается первым, значит, авторитарный подход себя оправдал. А тогда он втянул в игру на деньги старого человека. Я узнал об этом, когда проигравшийся попросил меня, купить ему билет на автобус до города, где выживал на мизерную украинскую пенсию. Он хотел уехать до окончания турнира, на участие в котором откладывал деньги много дней. Игра на интерес, конечно, предполагает одинаковые риски партнёров, но и сегодня я считаю, что в том случае произошло одностороннее ограбление жертвы. Слишком неравные были силы. Я тогда попросил победителя о снисхождении к проигравшему деду. Но недобрый в то время молодец отказался и публично взялся меня поучать, что игровые долги фундаментальны для любого честного человека. Окруживший нас народец, пленённый его «харизмой», посмеивался. Вот тогда-то и случился неадекват, о котором напомнила девчонка. Деньги я у победителя отобрал и вернул пенсионеру. Мне кажется, что непрошенная гостья, стоящая в дверях, не могла этого видеть, слишком давненько это было, значит, ей кто-то рассказал.

— Вчера начальник нашей команды пытался меня затащить к себе. Он тоже проживает один, как и вы. А сегодня, когда моя подруга ушла по магазинам, ворвался в нашу комнату. Я была одна, он начал приставать, я рассмеялась и убежала сюда. Но мне не до смеха. Он же придёт опять?

— Ты правильно сделала.

— Я его боюсь.

— А я всё-таки думаю, что твой наставник больше тебя не тронет. И, в конце-то концов, это он за тебя отвечает или я? Вот, скажем, если он узнает, что ты ночуешь в моей биндюге, то на плаху ляжет моя голова, а не его. Он — гроссмейстер?

— Нет, он — международный мастер.

— А я — никто. Сколько ему от роду лет?

— Двадцать четыре. Он намного старше меня. Он мне не нравится.

​— А мне — пятьдесят четыре. Я в полтора раза старше вас обоих.

— Но вы же меня не тронете?

— Он, я думаю, тоже не насильник и не педофил. Просто неопытный кавалер.

— Но я его не люблю. Он — некрасивый. Если никто мне не поможет, то я брошу всё и уйду отсюда пешком.

— Куда ж ты пойдёшь?

— На Украину.

«Значит, я ошибся, думая, что она с Востока». Я наконец-то одеваюсь и собираюсь прицепить к своему поясному ремню костылик. Новый, сегодня купленный в магазине «Йети-спорт» дюралевый альпинистский карабинчик оказывается с маленьким зевом, за ремень он не цепляется, и в досаде я его бросаю на кровать, как вдруг приходит на ум идея, попробовать успокоить эту девчонку. Однажды Энвер, мой помощник по мастерской, провожая меня в дорогу, сказал:

— Удивляюсь я, Александр Иванович, как ты один проезжаешь несколько тысяч километров в чужие страны и обратно и никого не боишься.

— А чего мне бояться? Язык до Киева доведёт.

— Вот это и страшно. Ведь могут неожиданно на тебя напасть и ограбить, когда поймут, что ты с деньгами.

— Я надеюсь на здравый смысл и трезвую голову.

— Ведь ты не умеешь драться?

— Это так.

— Вот, послушай, я дам тебе дельный совет. Отбивайся бадиком.

Так называют у нас опорную трость, мой костылек.

— А альпинистский карабин в твоих руках может стать дополнительным опасным оружием, если ты, отступая, будешь наносить им резкие точечные удары в сплетения нервов. Бей противника в горло, чуть ниже кадыка. Этим ударом ты его не убьёшь, но положишь.

— Спасибо, Энвер. Я постараюсь отбиться.

Он в прошлом — солдат, воевавший в Афганистане. Сегодня отбывает наказание за убийство двух человек.

Я разглядываю девчонку. Она уже сидит на стуле и готова заплакать.

— Хочешь, возьми мой блестящий карабинчик?

— Зачем? — оживляется она.

— Вот видишь, это — кадык.

Я ей показываю на свою шею.

— А вот это — мой лоб. Прицепи карабин под правую руку, хоть в карман, хоть за комбинезон, но не завинчивай затвор, чтобы карабин легко отцепился, когда заявится твой бессовестный ухажёр. Потренируйся заранее.

Девица внимательно слушает мою речь. Я даже не знаю, как её зовут.

— Он к тебе полезет приставать, а ты левой рукой надави ему резко на лоб, чтоб отпрянул, а правой незаметно отцепи карабин и врежь ему под кадык. Он упадёт, а ты беги. Я думаю, что он забудет к тебе дорогу.

— Меня не посадят?

— Нет, тебя не посадят. Ты защищаешь себя сама. Сажать с твоего рассказа надобно его.

Девчонка успокаивается, забирает карабин и уходит.

— А, если что, заходи, расскажешь, — говорю я вслед и почему-то чувствую себя виновато, словно отправил её в безнадёжный бой, одну, и не просто с похотливым великаном, а с начальником, с монстром, использующим своё служебное положение для одностороннего наслаждения.

Проходит три дня. Завтра утром последний тур. На сковородке скворчит картошка. В непрезентабельном виде, как прежде, я обкладываю больные ноги компрессами из ядовитых грибов. Мне не терпится проверить на себе силу подножной народной медицины.

Из коридора, где целый день носятся мальчишки, слышится сердитый мужской голос. Кто-то шумно продвигается на встречу.

— Дядька сказал!.. Какой дядька тебе сказал? Что ты мелешь? Вот вызову полицию и отправлю в тюрьму.

— Вот этот дядька.

В дверях стоит моя бледная девица, и над ней возвышается круглолицый медик, готовый вспыхнуть от гнева. Через его плечо на меня глядит суровая кастелянша. Тут же — портье.

— Пан Александр, — начинает портье, но не может по-русски выразить то, что произошло.

— Пан, Александр, — врастяжку, сердито перехватывает инициативу румяный медик, — вот эта девчонка, вот этой вещью, — он потрясает в мою сторону карабином, — ударила человека.

— Успешно? — спрашиваю я.

Сквозь слёзы девица смеётся, а медик закипает от злости.

— Вам очень весело, пан Александр? Это ваша вещь?

— А как же, моя.

— Я вижу, что ваша. Вот второй почти такой же карабин.

Он увидел опорные трости.

— Господин врач, я же не скрываю, что это мой карабин.

— Она его украла?

— Помилуйте, я отдал его этой девочке для защиты от нехороших людей.

— И подсказали, куда нужно ударить человека, чтобы его убить?

— У вас есть своя дочка, пан врач?

— У меня есть свой сын.

— Я показал девочке, как надобно защищаться от насильника. Разве она его убила?

— С ним работают мои коллеги.

Из глубины коридора я слышу радостный крик.

— Танька, ты никого не убила, не реви.

Это бежит её подруга.

— Лёшка очухался. А вы, — накидывается она на врача, — не врите всем, что Танька — убийца. И дядька тут ни при чём.

Врач обращается к Татьяне.

— Ты защищалась?

Она согласно мотает головой, имитирует слёзы и старается не смеяться. Медик выдаёт великолепную фразу:

— Человека покалечить легко, а вылечить — трудно.

— Этого человека надобно не лечить, а кастрировать, — огрызаюсь я.

— А вам, пан Александр, необходимо ампутировать язык, чтобы не учили приёмам смерти.

— Тогда уж вместе с ним и руки. Они в крови по самые плечи.

— У вас в комнате находится водка, ядовитые грибы и дохлые мухи. Какой вы подаёте пример этим девчонкам?

— А у вас, товарищ врач, в аптеках продаётся лекарство из конопли, которое беспонтово.

— Пойдёмте отсюда, пане, — обращается медик к перепуганным женщинам —кастелянше и портье, ничего не понимающим из нашей сердитой беседы на русском языке. — К чему напрасные разговоры с таким человеком, у которого руки и плечи в крови. Нам с вами, пане, надобно сегодня найти медицинскую страховку у пострадавшего, а то мои коллеги останутся без зарплаты и у вас будут неприятности, если об этом узнает ваше руководство.

— Я знаю, где у Лёшки хранятся наши страховки, — подсказывает Татьяна.

Напоследок, недобро глядя на меня, медицинский работник добавляет:

— Но, если я выясню, что вы, пан Александр, вместе с Танькой солгали мне про насилие, то я к вам тогда вернусь и приведу полицейских. Ты, Танька, иди за нами, покажешь, где хранятся ваши документы.

В России такое обращение к девочке кажется унизительным и грубоватым, а в Чехии Ленка, Иванка, Итка, Бланка и Танька ​— красивые женские имена. Я отмываю сковороду, сгорела моя картошка. В этой истории я — самый слабый участник. На улице что-то предгрозовое, душное, вот-вот загрохочет небо. Не солоно хлебавши, я думаю, сколько таких вот пасмурных полуголодных вечеров я уже пережил и сколько ещё переживу, не умирая? Болят мои вавы. Меня тошнит, мне очень плохо. Но четыре таблетки диклофенака пока целы, и, если не арестуют, то через несколько дней я поеду дальше по Чехии — спасаться от нелюбимой работы на шахматных аренах.